В 70-е гг. минувшего века в среде специалистов стало формироваться понимание возможности и последствий крупных аварий на атомных станциях, особенно после публикации в 1974 г. доклада проф. Расмуссена, посвященного анализу вероятности возникновения и возможных последствий тяжелых аварий на атомных станциях с разрушением активной зоны реактора.

После аварии на американской атомной станции Три-Майл-Айленд внимание к тяжелым авариям переросло на Западе в систематическую и организованную работу по их изучению и предотвращению. Много внимания стали уделять подготовке эксплуатационного персонала и тренажерной базе.

Официальная реакция в Советском Союзе сводилась в первую очередь к игнорированию возможности подобных событий на наших станциях. Такая реакция в практическом плане выразилась в отсутствии каких-либо серьезных действий научно-технического характера.

Но в Институте атомной энергии им. И.В. Курчатова работы такого рода проводились, в частности была выполнена оценка масштаба возможного радиационного воздействия на население в случае тяжелой аварии на какой-либо из действующих АЭС. Был сопоставлен уровень риска для населения, проживающего в районах различных станционных площадок.

В общем отношении к проблеме угрозы тяжелых аварий на АЭС превалировал фактор малой плотности населения Советского Союза и значительных расстояний от крупных городов до атомных станций.

Условия в странах Западной Европы, развивавших атомную энергетику, были существенно более напряженными, и это обстоятельство служило некоторым моральным оправданием меньшего внимания к техническим мерам предотвращения тяжелых аварий на АЭС в нашей стране. «Фактор расстояния» всегда присутствовал в нормировании и обеспечении приемлемого уровня безопасности.

Несмотря на такую господствующую позицию, еще до аварии на Три-Майл-Айленд в СССР начались разработки атомных энергоисточников с высокой «внутренней безопасностью», с очень малой вероятностью тяжелых аварий. Риск от их применения был бы не чувствителен к фактору размещения. Приоритетными в этих разработках стали атомные станции теплоснабжения (ACT).

При формировании такой стратегии в реакторостроении на первом плане стояли факторы возможного прямого влияния излучения радиоактивных веществ на здоровье и жизнь людей. Оглядываясь назад и имея за плечами трагический опыт чернобыльской аварии, можно сказать, что специалисты в области безопасности, в том числе и медики, сильно недооценивали роль общественных факторов, формирующих социальные последствия аварии. Сам факт крупной аварии и характер действий по ликвидации ее последствий могут оказывать больший вред и разрушительное влияние на общество, чем прямой ущерб здоровью людей, подвергшихся аварийному облучению.

В 1970-е гг. наиболее полно социальные последствия возможных тяжелых аварий проанализировал проф. Фармер из Великобритании .

Оценивая возможные радиационные последствия тяжелых аварий, он предполагал, что предельному приемлемому уровню риска нанесения ущерба индивидууму (на уровне 10^-5 события на одно лицо в год) соответствует вероятность крупных аварий в пределах 10^-3 — 10^-4 событий на реактор в год. Приемлемый коллективный риск общества оценивался автором величиной, меньшей 10^-4 (то есть общественный ущерб ставит более жесткие ограничения, чем индивидуальный). Исходил он из следующих соображений: «Если крупная авария произойдет в течение следующих 10 лет (оценка делалась в 1973 г.!) или около этого, то дальнейшее развитие ядерной энергетики может быть задержано, работающие АЭС будут остановлены. В результате население какое-то время будет испытывать нехватку электроэнергии и будет вынуждено оплачивать по более высокой цене другие источники энергии. Обычно говорят, что подобное событие не должно случиться. Это означает, что вероятность совершения подобного события должна быть очень малой.

Если крупная авария произойдет в следующие 20-30 лет, тогда ряд стран, которые будут сильно зависеть от развития ядерной энергетики, вряд ли легко воспримут последствия остановки работающих АЭС. Можно предвидеть вероятность резких ограничений в правилах эксплуатации, проведение дополнительных мероприятий по модификации оборудования и инспекционных осмотров. Отсюда следует необходимость создания таких условий, чтобы событие имело малую вероятность совершения применительно ко всем АЭС, строящимся по существующей технологии и, по крайней мере, применительно к тем АЭС, строительство которых запланировано до 1980 г. К тому времени будут эксплуатироваться или строиться около 500 АЭС, так что суммарный опыт эксплуатации составит свыше 10 000 реакторо-лет».

Отсюда как верхний предел приемлемой вероятности крупной аварии появляется величина менее 10^-4 событий на реактор в год. Если из соображений снижения социального риска поставить цель уменьшить уровень вероятности тяжелой аварии в 10 или 100 раз, то задача сводится к достижению значений вероятности аварии в расчете на реактор в год до 10^-5 — 10^-6 события.

Напомним, что в момент аварии на Чернобыльской АЭС общий опыт эксплуатации атомных станций составлял около 400 реакторо-лет, то есть реализовалось событие с частотой около 2 • 10^-4 . Общественные последствия известны: приостановка намеченного развития атомной энергетики в Советском Союзе, резкий рост оппозиции нарастающему развитию в ряде других стран с принятием ряда политических решений по постепенному закрытию атомной энергетики.

Еще более болезненный круг социальных последствий в Советском Союзе оказался связан с населением, попавшим в зону радиационного воздействия аварии. Непосредственно радиационное поражение оказалось меньшим, чем можно было ожидать для тяжелой аварии (то есть превалирование общественного ущерба над индивидуальным оказалось еще большим, чем оценивал проф. Фармер). Подробней об этом будет сказано далее.

В то же время, анализируя характер чернобыльской аварии, трудно представить более крупную аварию по масштабам разрушения реактора и выходу радиоактивности в окружающую среду. Можно сказать, что реализовалась практически предельная авария.

Возможность крупной аварии на реакторе РБМК была рассмотрена в научно-техническом исследовании ИАЭ им. Курчатова, завершенном в 1983 г. («Расчет выбега нейтронной мощности в РБМК-1500 при аварии с потерей теплоносителя»). Для того, чтобы были понятны описываемые ниже события, необходимо напомнить, что научное руководство проекта РБМК осуществлял Институт атомной энергии им. И.В. Курчатова (лично академик А.П. Александров), а Главным конструктором проекта реактора был Научно-исследовательский и конструкторский институт энергетической техники (лично академик Н.А. Доллежаль).

Развитие событий вокруг исследования ИАЭ, в котором возможность тяжелой аварии на РБМК была зафиксирована не в гипотетическом плане, а как возможное следствие недостатков в конструкции органов управления реактора, фактически отражало это чрезмерно спокойное отношение к вероятности серьезной аварии на атомной электростанции.

Наличие положительного выбега реактивности при опускании поглощающих стержней системы управления и защиты (СУЗ), связанное с особенностью конструкции исполнительных органов, установленное расчетным путем и зафиксированное экспериментально на пускаемых атомных станциях, беспокоило специалистов ИАЭ, занимавшихся физикой активной урановой зоны РБМК. Был также проведен расчетный анализ аварийных процессов при возможных неблагоприятных состояниях активной зоны и эксплуатационных режимов. Результат испугал расчетников, поскольку характер возможной аварии выходил далеко за рамки проектных аварийных процессов. Письмо о полученных результатах, направленное в Министерство среднего машиностроения и Главному конструктору РБМК, было составлено без панических интонаций, однако с четким указанием на необходимость устранения выявленного недостатка конструкции.

В последовавшей реакции Главного конструктора, согласованной с Главным управлением министерства, делался упор на то, что этот недостаток известен, реализация опасного режима при эксплуатации реактора маловероятна и кардинальное решение программы откладывалось на будущее, когда планировалось изменить конструкцию органов регулирования. Настойчивости со стороны научного руководителя, достойной реальной опасности действующей конструкции органов управления, проявлено не было. Круг замкнулся.

Анализ аварии на ЧАЭС

Психологическая неготовность воспринять масштаб произошедшей аварии, сама возможность которой оставалась для эксплуатационников и большинства разработчиков за рамками реальности, полностью проявилась в первые минуты и часы после аварии.

Судя по свидетельствам и воспоминаниям, руководство и персонал станции при первых же осмотрах аварийного блока увидели полностью разрушенный реакторный зал, разбросанные на значительном расстоянии графитовые блоки замедлителя, другие признаки, свидетельствующие о неординарном характере аварии. Тем не менее, информация с места долго оставалась в рамках «хлопки в реакторном зале» и т.п. Непрерывная связь со станцией из кабинета начальника Главатомэнерго Веретенникова с главным инженером ЧАЭС Фоминым создавала картину ограниченной аварии, на основании которой следовали упорные советы подавать охлаждающую воду в реактор. В результате вся подаваемая вода попадала в приямки и затопляла минусовые отметки всех сообщающихся помещений блоков станции. Любая вразумительная информация о характере и масштабе разрушения неизбежно сформировала бы распоряжение сверху если не о немедленной эвакуации жителей г. Припять и окружающих населенных пунктов, то, во всяком случае, о немедленной подготовке к эвакуации.

Реальное осознание произошедшего у членов правительственной комиссии, добравшейся до окрестностей станции к вечеру 26 апреля, появилось лишь при виде зарева пожара над четвертым блоком. После первой же информации от членов группы аварийной поддержки, о радиационной обстановке и пострадавших стали ясны масштаб аварии и характер первоочередных действий. На заседании комиссии еще до полуночи было принято однозначное решение об эвакуации г. Припять и даны необходимые распоряжения по ее обеспечению. Как известно, все было подготовлено к середине следующего дня.

Неподготовленность к столь масштабной аварии проявлялась на всех стадиях ее нейтрализации и ликвидации последствий и во всех слоях и звеньях участников и руководства. Формально существовавшая система аварийного планирования и мер аварийной защиты, в том числе служба гражданской обороны, оказались совершенно неэффективными.

Системные действия формировались правительственной комиссией на ходу на основании текущего анализа событий и накапливающейся информации, эффективность действия каждой службы определялась грамотностью руководства и профессиональными навыками участников соответствующих команд. Это относится к эксплуатационному персоналу, пожарным, медикам, дозиметристам, метеорологам, летчикам и другим конкретным специализированным группам. Психологическая неготовность к действиям в реальных условиях аварии неожиданно проявилась и у руководства санитарной службы страны. Формально пользуясь «критериями аварийного вмешательства», их представители практически последними признали необходимость срочной эвакуации населения г. Припять, хотя динамика изменения радиационной обстановки и понимание характера аварии делали ситуацию предельно очевидной.

За прошедшие годы было достаточно сказано о неготовности всей системы власти вплоть до ее верхних эшелонов к восприятию случившегося и к практическому реагированию, соответствующему грозным реалиям.

Прямой противоположностью этому исходному состоянию неготовности стала уникальная способность централизованной системы управления хозяйством и различными службами страны мобилизовать ресурсы и людей для решения всех проблем и задач, которые возникали и формировались в ходе ликвидации аварии.

Аналогично тому, как при рассмотрении возможности тяжелой аварии недооценивали ее возможные социальные последствия (другими словами можно сказать — «системные» последствия), так при анализе причин уже случившейся аварии прежде всего в центре внимания оказывались непосредственные причины и на второй план уходили более глубокие, системные причины. На мой взгляд, при изучении уроков чернобыльской аварии последние заслуживают повышенного внимания в той же мере, в какой системные последствия аварии вышли на первый план по отношению к прямым факторам.

Не выходя на уровень общественно-политических категорий и оценок, я бы выделил ряд системных факторов, сделавших аварию возможной.

Во-первых, это переход атомных станций из подчинения полувоенного атомного ведомства в гражданское общеэнергетическое ведомство. Признавая многие недостатки закрытой системы Министерства среднего машиностроения, можно утверждать, что отдаление эксплуатации атомных электростанций от квалифицированной базы со своим набором «компенсационных» механизмов, настроенных на специфику ядерной технологии, сыграло свою отрицательную роль.

Во-вторых, форсирование развития атомной энергетики при объективной ограниченности средств создавало хроническую недостаточность технической базы, на которую опиралось обоснование принимаемых проектных и конструкторских решений. Примеров этому можно привести очень много, но достаточно обратить внимание лишь на один, напрямую связанный с катастрофическим развитием аварии. Недостаточность вычислительных средств, которыми располагали разработчики атомных станций, не позволила получить достоверные значения парового коэффициента реактивности реактора. Все проектные и эксплуатационные решения опирались на сравнительно «неопасный» вид зависимости этого коэффициента от паросодержания в воде первого контура. Экспериментальные исследования на стадии проектирования не могли исправить этот недостаток из-за чрезмерной дороговизны представительных экспериментов. После аварии правильный вид зависимости парового коэффициента был получен довольно быстро на ранее недоступной вычислительной базе.

В-третьих, система независимого государственного надзора за безопасностью атомной энергетики была организована слишком поздно. К моменту аварии эта система еще не успела сформироваться и квалифицироваться. Конкретной иллюстрацией тому стали действия инспектора — резидента по ядерной безопасности на Чернобыльской АЭС, который никак не отреагировал на совершенно неприемлемую по канонам ядерной безопасности программу испытания турбогенератора в режиме выбега. При этом следует подчеркнуть, что образованная в Средмаше десятилетием ранее ведомственная служба Госатомнадзора не могла бы также «отловить» чернобыльскую аварию на стадии подготовки испытания, так как ее деятельность ограничивалась лишь проблемами безопасности цепной реакции деления, а не станции в целом как цельной ядерно-опасной системы.

В-четвертых, при рассмотрении в послеаварийный период прямых причин аварии (как причин «аварийного события», так и причин «катастрофического развития аварии») совокупность этих причин обобщалась понятием низкой «культуры безопасности», что можно заменить выражением низкой «культуры ядерной технологии». Это проявилось и на стадии разработки, и на стадии эксплуатации, а также и в сфере административного управления. Этот фактор по его сути следует отнести к системным (или «системным причинам аварии»).

Остро и заинтересованно обсуждались в послеаварийный период непосредственные причины аварии, поскольку их разбор прямо переходил к выявлению виновных, а затем и к наказаниям.

Следствием такого подхода стал и суд над эксплуатационниками (включая инспектора по ядерной безопасности ГАЭН), которые были обвинены в нарушениях, обусловивших возникновение самого факта аварии. Судебный процесс проходил на несовершенной юридической базе, когда из-за отсутствия других статей в законодательстве подсудимые обвинялись в нарушении правил работы на «взрывоопасном производстве». Суд принял решение вынести в отдельное рассмотрение виновность разработчиков реактора, однако такое рассмотрение не состоялось. Остался в тени механизм, по которому это решение было «спущено на тормозах», так как верхние эшелоны власти не были заинтересованы в дальнейшем раскручивании юридической стороны событий. Помимо этого — выпячивание технических причин катастрофического развития аварии могло дискредитировать всю технологическую основу отечественной атомной энергетики.

Эти позиции однозначно проявились в представлении причин аварии советской делегацией на специальной конференции МАГАТЭ в Вене. Серия нарушений эксплуатационным персоналом оказалась на первом плане, а неблагоприятные характеристики реактора оказались лишь базой для этих нарушений и фоном, определившим катастрофическое развитие аварии. Наиболее важный и неприятный недостаток конструкции реактора — положительная реактивность при срабатывании аварийной защиты — вообще замалчивался. Этот недостаток пытались замолчать даже через год на повторном рассмотрении чернобыльской аварии в МАГАТЭ. Это было явно неразумно, поскольку зарубежные эксперты на основании собственного анализа опубликованных деталей конструкции уже разобрались в этом явлении. Специальные усилия потребовались, чтобы убедить председателя правительственной комиссии Б.Е. Щербину снять запрет партийного аппарата на опубликование в годовом докладе советской делегации фактора «положительной реактивности аварийной защиты». При всем этом следует иметь в виду, что в основном документе правительственной комиссии (секретном) все обстоятельства аварии были названы достаточно полно, хотя в деталях, выделяющих роль каждого из факторов аварии, единодушия у членов комиссии не было.

Различные группы советских специалистов по-разному оценивали влияние конструктивного дефекта органов аварийной защиты на ход аварии, и расхождение сохраняется до настоящего времени. По крайнему суждению, сам катастрофический разгон реактора был вызван срабатыванием аварийной защиты. Разработчики реактора многие годы проводили расчетное моделирование аварийного процесса, в результате которого делали вывод о том, что количественное влияние «положительного A3» недостаточно для реализации случившегося. Для этого должен был сработать дополнительный механизм ввода положительной реактивности. Такая направленность послеаварийного анализа определенно было вызвана потребностью реабилитации и «дамокловым мечом» наказания.

Выдвижение в первый ряд причин аварии выявленных нарушений предписанного порядка эксплуатации блока, описанных в докладе советской делегации, отразилось и на содержании доклада группы экспертов МАГАТЭ ИНСАГ-1. Впоследствии, после дополнительного анализа всех обстоятельств аварии, группа ИНСАГ была вынуждена опубликовать дополнение к своему первоначальному докладу (ИНСАГ-7), где уточнила понимание значения каждого из обсуждаемых факторов. (Умеют же люди выражаться! Да не "уточнила", а полностью пересмотрела и признала ложным INSAG-1 /VIUR)

Попытки выработать объективное суждение о причинах аварии, ее развитии и последствиях продолжались несколько лет. Их результаты появились в том числе и в форме документов официальных комиссий Минатомэнергопрома СССР и Госатомэнергонадзора СССР. Акценты в этих документах также были расставлены по-разному. Так, комиссия Госатомнадзора подчеркивала превалирующую роль недостатков конструкции и характеристик реактора, неполноту и несовершенство эксплуатационной документации и обращала внимание на «некритичность» или отсутствие влияния на возникновение и развитие аварии многих нарушений эксплуатационным персоналом предписанного порядка эксплуатации, которые в первичных заключениях преподносились как причина случившегося.

Существовала (это нашло отражение в документах и имеет серьезное обоснование) более строгая оценка действий станционного персонала, поскольку при эксплуатации такого сложного и потенциально опасного объекта ни в какой мере не допустимы произвольные действия, нарушающие заранее установленный порядок, обеспечивающий его безопасность. Нейтральное в одних условиях нарушение предписанного порядка в других может оказаться критичным. Каноны безопасности в ядерной технологии требуют неукоснительного исполнения. В этом смысле строгость оценки действий эксплуатационного персонала следовало бы признать оправданной, а вывод из-под юридического удара конструктивных факторов аварии остается лишь историческим фактом. (во как завернул! То, что его лично, члена INSAG, "вывели из-под юридического удара" - это всего лишь "исторический факт"/VIUR)

Необычность аварии породила многочисленные фантазии о возможных ее причинах, в том числе такие, как заранее спланированные диверсии, локальные землетрясения и проявление принципиально новых, ранее не учитывавшихся физических явлений. Исчерпывающая логика анализа реальных событий не оставляет почвы для подобных «открытий», однако некоторые из них живут до сих пор, как, например, версия рокового землетрясения. Она упорно пропагандируется авторами, невзирая на многократные отрицательные заключения экспертиз, решения ученых советов.

Изучение развития аварийного процесса, конкретных его деталей, позволяет уточнить механизм разрушения реактора и дает некоторый дополнительный материал для оценки роли различных факторов, влиявших на ход аварии и ее последствия, описание которых выходит за рамки статьи.

Многократно при обсуждении недостатков атомных станций с реакторами РБМК обращалось внимание на отсутствие над реактором — защитной оболочки («контейнмента»). При этом часто выражалась надежда, что его присутствие нейтрализовало бы аварию. Объективное суждение невозможно получить без конкретных и обоснованных проектных проработок, однако качественная оценка позволяет предложить такое логическое заключение. Любое проектное решение по защитному «колпаку» не закладывало бы в качестве максимальной проектной аварии событие, аналогичное случившемуся, поскольку такая возможность должна была быть исключена по имевшимся нормативным требованиям. Следовательно, строительные конструкции «колпака» были бы неизбежно разрушены. Расходование энергии взрыва на разрушение защитного устройства изменило бы характер выброса радиоактивности. Скорее всего, снизилась бы высота проникновения радиоактивных веществ в атмосферу и уменьшился масштаб их разноса по поверхности земного шара. Одновременно с этим могло бы существенно увеличиться заражение прилегающей территории, включающей и близлежащие населенные пункты. Более определенное суждение требует выверенной математической модели аварии, а также детальных и объемных проектных и расчетных работ, которые не проводились.

Важно, пережив реальные социальные последствия чернобыльской аварии, выработать ясное представление о действительном масштабе ее прямых последствий.

За прошедшие годы появились обстоятельные материалы по загрязнению территорий ближних областей и дальних стран. По итогу 10 и 15 лет, прошедших после аварии, проведен анализ медицинских последствий облучения населения и участников ликвидации последствий аварии. Итоги подводились на международном уровне путем реализации специальных проектов и программ, а также на специальной международной конференции 1996 г. Общий итог приведенных в сборнике материалов позволяет выделить следующие принципиальные положения.

Ущерб здоровью населения, связанный со стрессами, изменениями условий жизни в результате неоправданных переселений и т.п. существенно превышает прямой ущерб от облучения.

В результате многочисленных исследований и анализа фактических данных по медицинским и экологическим последствиям чернобыльской аварии, и это подтвердила конференция 1996 г., сложилось достаточно взвешенное представление, что эти последствия далеки от тех представлений, которые навязывались людям на базе шока и истерии первых лет, многократно усиленных давлением политических факторов.

Данные Российского государственного регистра, который содержит индивидуальную медико-дозиметрическую информацию примерно 570 тыс. чел., свидетельствуют о том, что радиационное воздействие обусловило увеличение заболеваемости лейкозами среди ликвидаторов, а также раком щитовидной железы у детей, что в достаточной степени подтверждает прогноз заболеваемости, сделанный в первые годы после аварии.

В 1992-1995 гг., то есть после окончания латентного периода, было зарегистрировано примерно двойное увеличение частоты заболеваемости лейкозами среди ликвидаторов над ожидаемым (спонтанным) уровнем. В последние годы наблюдения (1996-2000 гг.) частота вновь выявленной заболеваемости лейкозами среди ликвидаторов уменьшается. Всего среди ликвидаторов выявлено 145 случаев лейкозов, из которых 50 обусловлены радиационным фактором.

Кроме того, у ликвидаторов наблюдается повышение заболеваемости раком щитовидной железы. Из 55 выявленных случаев заболевания 12 отнесены к воздействию радиационного фактора.

На основе прямых эпидемиологических методов не удалось однозначно доказать превышение частоты заболеваемости ликвидаторов другими видами онкологических заболеваний, так называемыми солидными раками, над спонтанным уровнем. Эта ситуация прогнозировалась ранее.

Показатель смертности ликвидаторов от всех причин, включая онкологические заболевания, не превышает аналогичного показателя для мужского населения страны. В то же время именно ликвидаторы последствий аварии составили ту значительную группу населения, которая получила максимальные дозовые нагрузки, организованно регулируемые и выводимые на объявленный допустимый уровень. Остается спорным вопрос, в какой мере оправданным был тот сознательный дополнительный риск, который определялся характером работ, преследовавших определенные политические цели. К таким работам можно отнести форсированную очистку и подготовку к пуску 3-го блока, соседствовавшего с аварийными. Я могу утверждать, что по крайней мере два участника состоявшихся обсуждений, помимо автора этих строк, Л.Д. Рябев и Л.А. Ильин, безрезультатно пытались убедить председателя правительственной комиссии Б.Е. Щербину избежать неоправданного облучения участников ликвидации последствий аварии и не форсировать ввод в строй 3-го блока. Аргументом за проведение этих работ в высоком радиационном поле (помимо демонстрации факта введения в работу энергоблоков на аварийной АЭС) было улучшение общей радиационной обстановки на вводимой в работу станции.

Сравнительно умеренные масштабы прямого радиационного ущерба жизни и здоровью людей, затронутых аварией, масштабы которой квалифицируются как «крупнейшая техническая катастрофа», обусловлены весьма значительным разрывом между уровнями облучения, регламентирующими защитные меры и рассматриваемыми как неприемлемые, и уровнями облучения, вызывающими реальные изменения здоровья.

Проблема отношения к «малым дозам» является длительное время предметом научных дискуссий и ненаучных спекуляций, но в реальных последствиях чернобыльской аварии на первый план выходят объективные данные, базирующиеся на строгих медицинских методах анализа.

В то же время хотелось бы предостеречь от чрезмерно оптимистичного отношения к радиационным последствиям чернобыльской аварии. Судьба распорядилась так,что «по жизни» реализовались не самые худшие возможности. Случись авария не летом, а в трудных зимних условиях и, самое неприятное, окажись направление ветра в момент аварии в сторону города Припять, масштаб человеческих жертв оказался бы намного большим. Объективная опасность требует к себе серьезного отношения.